Читатели с интересом познакомились с воспоминаниями нашего земляка, бывшего узника фашистского концлагеря А.М. Пшеницына ("Выживший в аду", "ЗТ" №20 от 24 марта 2018 года). Александр Михайлович попал в плен 12 июля 1941-го в возрасте 21 года. Повествование закончилось побегом шести советских военнопленных из усадьбы немецкого помещика в мае 1944 года. Спустя 20 дней в лесу они наткнулись на расположение немцев. Были схвачены и сданы эсэсовцам. Что было дальше, и какие испытания ждали уроженца деревни Ершово Шахунского района?
Концлагерь. Затем повезли в местечко Кюстрин, в тюрьму, в одиночные камеры. Десять дней кормили хлебом пополам с опилками да один раз баланду дали — вода с травой. В этой тюрьме русских сидело 30 человек. Затем всех нас погрузили на поезд и увезли в город Ораниенбург, где находился концентрационный лагерь "Заксенхаузен". Там нас поставили лицом к стене, так по команде "смирно!" стояли часа два. Стены метра три высотой, а вдоль них протянута в три ряда проволока под напряжением. Да еще по всей стене вмонтировано битое стекло и витки колючей проволоки.
Повели в барак, заставили переодеться в полосатую лагерную форму. Нашили номера на рубашку, халат и брюки, да красный треугольник (значит — за политику), буква "R" означала, что это русский. Потом повели в карантин — место, загороженное железной сеткой. Поместили в барак, ежедневно гоняли по плацу окружностью 800 метров, разбитый на стометровые участки. Эта дорога была с препятствиями: вода, грязь щебень, камни, грунтовая дорожка, асфальт… Давали каждому по мешку с песком или щебнем — носи его весь день по этой дорожке.
Да еще заставляли "Катюшу" петь. А у нас рты не разеваются, в глазах темно. Так продолжалось 15 дней. Один раз я ускользнул от такой прогулки: там команду набирали куда-то работать, вот и пристроился, думал там что-нибудь раздобыть поесть — травы или, может, лягушку поймаю. Но заставили копать, грузить песок в вагоны. Весь день в наклонку – спину нельзя было распрямлять, а как распрямишься — стреляют. После карантина поселили в другой барак, а там — кишмя кишит людей, спать негде: только где-нибудь на корточках или на ногах постоишь.
Вечером проверка: стоишь до 11 часов в строю, потом заставляли присесть, руки вытянуть и прыгать вприсядку. А мы не можем. Как прыгнул — так и упал. Им это и нужно: давай каждого выхаживать палкой. На плацу проходили казни: вешали на виселице, пороли на специальном станке (от 25 до 50 ударов по человеку), иногда насмерть запарывали. Привяжут ремнями голову, руки и ноги, а потом начинают хлестать палкой резиновой или специальными розгами. И это каждый день. В лагере было 200 тысяч человек, а осталось 35 тысяч. Крематорий день и ночь работал. Там людей жгли, из трубы все время валил черный дым, смрад постоянно в лагере держался.
Мне приходилось бывать там два раза. Первый раз нас около сотни человек повели к крематорию. Я до того перепугался, думал, сердце выскочит из груди, что сейчас моя душенька полетит через трубу. Ноги так и подкашиваются — вот-вот упаду. А возле крематория в небольшом подвале расстреливали узников, затем в печи сжигали. Рядом с крематорием лежит куча обуви. Я ни одной такой большой скирды соломы в поле не видел, как тут: обуви всякой — мужской и женской, разных фасонов. Даже не помню, что нас заставили делать: дрожал от страха, был как без ума. Через несколько дней снова попал в такую команду и опять в том же ужасе оказался.
Возле Берлина. Утром после проверки в каждом блоке отсчитывали несколько сотен человек на разные работы. Куда — никто не знает, гонят и все. Вернешься ли живым — неизвестно. И вот к зиме 1944 года оказался в большой команде, где было несколько тысяч человек. Нас увезли в лагерь, который находился в 30 километрах от Берлина. Расчищали улицы от кирпича и щебня. Кругом, куда ни поглядишь, сплошные завалы. Каждый день были налеты английской авиации, особенно ночью, потому что открылся второй фронт на западе, со стороны Франции. Нас полураздетых гнали по этим улицам на заводы, где по несколько дней мы убирали обломки битого кирпича.
Пригонят с работы в лагерь в деревянные бараки с трехъярусными деревянными нарами, заполненными до отказа. Если не успел занять место — ходи по блоку, спать негде. Если выйдешь на улицу в расположение лагеря, обязательно получишь взбучку от форарбайтера или штубенфлорера, что по-русски значит "бригадир" или "начальник блока-барака". Били по щекам со всей силы, ударят правой — я полетел, он подкидывает левой. Так бьет, пока ему не надоест. И это каждый день.
Особенно запомнились два случая. Давали дополнительно баланду из пережженной брюквы. Я получил и давай поскорей ее хлебать. Выпил и пальчиком вытер баночку, пальчик облизал и — опять в очередь. Меня тут один поляк и продал, закричал: "Этот русский второй раз лезет!". Ну, тут меня схватили, затащили в барак и давай там бить. Один немец очень издевался, бил долго, с лица, с носа всю кожу сбил. Когда пришел в свой блок-барак, меня свои не узнали. Немного погодя случилось то же самое: пристроился я второй раз получать баланду, опять заметили. Форарбайтер перегнул меня через скамейку и — палкой десять раз по заднице. После этого сидеть недели две не мог.
Дорога смерти. Ранней весной нас из Берлина опять привезли в "Заксенхаузен", находились там недели две. Вечером лагерь выстроили и сказали, что сейчас все пойдем отсюда. Кто болен, того увезем на машинах. А кто из нас не болен? Все больные. Кто-то сказал, что у них есть машины-душегубки — они там больных умертвят и в крематории сожгут. Может, так все и было. Решил идти со всеми узниками, хотя у меня все ноги опухли, особенно в нижних суставах. Мне, судя по всему, грозила смерть, чувствовал, что немного наживу, умираю с голода. И вот погнали нас в сторону Балтийского моря — утопить там хотели. По дороге расстреливали — полные кюветы мертвых по обе стороны. Люди идти не могли, их добивали палками и прикладами. Я решил не выходить из строя на обочину дороги. Чуть сознание не потерял — в глазах свет какой-то странный появлялся, но продолжал идти.
В одном месте сделали привал, там нашел осоки, стал есть. Но чуть не отравился. Не знаю, что за осока там была. Дальше пошли — на дороге лежит убитая лошадь. От нее уже страх как мертвечиной разило метров на 50. Мы ее облепили, у кого чего есть — гвоздь расклепанный или другой какой острый предмет — давай ее потрошить. Я кусочек мяска вырезал и давай его грызть. А в это время эсэсовцы начали бить нас, как могли. На второй день метрах в десяти от дороги увидели бурты кормовой свеклы и ринулись туда. Только успел схватить две свеклины, как на мою голову обрушился удар. Упал, но одну свеклину все же не выронил. Когда вошел в сознание, в голове все кружилось. Не знал, куда бежать. Но второго удара не последовало, так как пленных очень много. Одни бегут к свекле, другие — от свеклы. Не помню, сколько мы еще шли, но одну колонну остановили. Эсэсовцы приказали: "Кто тут русские? Выходите!". Вышло около 700 человек. Погнали другой дорогой, в лес, а там глубокая большая яма вырыта. Хотели расстрелять. Это было 2 мая 1945 года. Эсэсовцы окружили яму и взяли автоматы на изготовку, но тут подъехал офицер и сказал: "Сегодня не будем, завтра".
"Мы русские!" А утром 3 мая 1945‑го, когда всходило солнце, мы увидели, что немцев возле ямы нет. Появились два всадника в кожаных тужурках, автоматы на груди. Спрашивают: "Есть ли русские?". Все закричали: "Мы русские, русские!". От радости плачем, ведь почти четыре года русской речи не слышали, а тут — пожалуйста. Всадники говорят: "Кто может, выходите из ямы, вооружайтесь вилами, топорами и бейте немцев. Я просидел в яме еще сутки — не было сил уйти. Но кто смог, вышел на дорогу, а там — гражданские немцы бежали и ехали на лошадях в сторону американских войск, на запад. Вот тут узники забирали у них продукты питания, некоторые из них возвращались в яму и делились с нами сгущенным молоком, картошкой. Кто-то принес конскую шкуру, а может она тут и была. Смотрю — ее кромсают. Я подошел — мне два кусочка дали чуть поменьше спичечного коробка. А они такие жесткие — не разжуешь. Проглотил целиком. Думал, кишки все порву — так в животе заскребло. Больше к этой шкуре не подходил. Подъехал к нам советский офицер в звании старшего лейтенанта, слез в яму и говорит: "Немедленно отсюда уходите. Здесь скрываются большие банды эсэсовцев, вас в любое время перебьют. Отправляйтесь в тыл наших войск".
А нас еще несколько сот человек в яме осталось. Через километр была деревня. Вот там ребята взяли пару лошадей, запрягли в бричку. Село нас 15 человек, и поехали мы в сторону наших войск. Больше десятка километров отъехали от той проклятой ямы, но все боялись эсэсовцев, которые могли встретиться. Заехали в имение какого-то богатого помещика. Там живых не было, обнаружили мертвыми хозяина, жену его и дочь. Дом очень большой, места хватило всем, чтобы разместиться. Сразу стали еду готовить. Там гуляли гуси, утки — кому чего надо. Забили теленка, наварили мяса, а хлеба — ни куска. Наелись досыта на пустые желудки. Заболели окончательно, все держимся за животы. Несколько дней страдали. Не думал, что выздоровею, но все-таки выжил.
Еще животы не зажили, а к нам приехали лейтенант и два сержанта: "Кто желает — поедемте. У немцев будем отбирать коров". А мы еще не готовы, больные, все в лагерной форме, гражданской нет. Все равно пошли все. Привели нас в один населенный пункт, а там уже 300 коров согнали в стадо. Нас заставили его охранять, дали старые немецкие винтовки с трассирующими пулями. Немцы не решались красть этих коров. Стада отправляли в Белоруссию и на Украину — для восстановления народного хозяйства.
На Родину. С полмесяца мы там находились, затем нас отправили на сборный пункт, где были тысячи людей. Стали готовить к отправке на Родину. Лишнее обмундирование и вещи у нас отобрали, велели оставить, так как домой пойдем пешком. Путь длинный — 1500 километров. Первые дни шли по 25 километров, затем каждый день стали понемногу прибавлять. Потом преодолевали по 50-55 километров за день. С привалами дошли за полтора месяца до города Волковыска (Белоруссия). Там нам выдали частичное обмундирование, сформировали в батальоны и отсюда уже повезли на поездах в разные направления. Я попал в Коми-Пермяцкий национальный округ, город Кудымкар Пермской области. Наш батальон работал в лесу, а в это время особый отдел вел работу с каждым человеком. Пока всех не проверили, никого никуда не отпускали. Я вернулся домой 17 сентября 1947 года.
Александр Михайлович Пшеницын